Почему Бог выбрал эту обезьяну - свящ. Антоний Лакирев

Способность к эмпатии и наличие теории ума важны не только как механизмы, делающие человека человеком, тем более что созидая позитивные отношения внутри группы, они отчасти усиливают агрессию по отношению к тем, кого люди считают чужими. Но мне представляется не менее важным, что это абсолютно необходимый фундамент для отношений с Создателем (в случае предков — будущих отношений).

Мы постоянно применяем теорию ума по отношению к другим, делая это не задумываясь. Бог для нас тоже Другой, и применение этой человеческой способности в данном случае тоже уместно. Я не буду обсуждать возможность того, что и в Его глазах тоже есть некоторая «теория ума» о нас, представление о том, что мы — более или менее разумные существа. Тут как раз понятно, что Его «теорию нашего ума» мы довольно часто опровергаем… Людьми же фактически стали те из наших многоразличных предков, кто научился пользоваться теорией ума наилучшим образом.

Для объяснения и понимания поступков, чувств и намерений других людей этот механизм неплохо работает. И, раз уж он у нас есть, мы довольно естественно будем применять его в попытках понимания Бога. Быть может, люди воспринимают окружающий мир как целостное Нечто, наделяя его свойствами личности. Быть может, кто-то безвестный сотни (десятки) тысяч лет назад был призван Богом к личному диалогу. Быть может, уместны и другие гипотезы, столь же бездоказательные. Важно, на мой взгляд, что когда встреча людей с Создателем происходит… Заметьте, я вовсе не имею в виду смерть и последний суд — тогда уже поздно пытаться постичь Непостижимого, да и не в этом, как кажется, заключался Его замысел.

Напротив, я думаю о той встрече, которая происходит в нашей жизни, когда мы сталкиваемся с вопросом о смысле жизни (и смерти), о природе добра и зла, о постижении истины, когда мы переживаем радость и поражаемся красоте и сложности мира, когда мы оказываемся запертыми в глубине страдания или пытаемся постичь свое «я», когда мы сталкиваемся с тайной любви и пытаемся понять, что же это такое, когда мы мучительно сражаемся с собственным несовершенством, физическим, нравственным или интеллектуальным… Можно перечислять бесконечно; все люди разные, и столкновение с реальностью у каждого происходит по-своему. Скорее следует удивляться тому, что мы так усердно отгоняем от себя все эти вопросы, лишь бы не задаваться ими, чем тому, что они возникают перед нами в той или иной форме.

Но если у людей хватает смелости «явиться» на эту встречу, поднять глаза к Небу и встретиться с реальностью во всей ее полноте и непостижимости, то без теории ума просто не обойтись. Выражение «образ и подобие», знакомое не только библейской культуре, возникает именно в результате применения теории ума к Непостижимому. На протяжении долгих десятков тысяч лет люди творят себе образ Бога по подобию себя самих; в конце концов, получается не слишком привлекательно, но на зеркало неча пенять, коли рожа крива, как говорили наши предки. В какой-то счастливый момент некто умный понял, что скорее уж мы в чем-то (далеко не во всем) подобны Ему, а не наоборот. Как обычно бывает, впоследствии все запутались…

Осознание себя личностью и понимание того, что Бог — Личность, без теории ума, так развившейся у наших далеких предков, было бы решительно невозможно. А без этого понимания нам остаются только «высшие силы», бессмысленные и беспощадные, как русский бунт. Эдакая безликая манная каша духовности, ввергающая нас в пучину отчаяния. Нет уж, только не это… Я думаю, нам надо благодарить Всемогущего за теорию ума.

Со способностью к эмпатии все тоже довольно просто: только существа, которые не могут без нее обходиться, могли бы услышать слова «повернулось во Мне сердце Мое, возгорелась вся жалость Моя»53 и понять их. Без эмпатии мы остались бы глухи к тому, что произошло на Голгофе.

д. И еще в другую сторону…

Далеко не все в жизни объяснимо; многое никак не укладывается в доступные нашему пониманию категории, многие причинно-следственные связи мы не в состоянии проследить (я уж не говорю о том, что в сотворенном Богом мире есть место настоящей непредопределенности, случайности, свободе). Современные люди все же как-то умеют различать «естественное» и «неестественное», то, что мы можем понять и объяснить (или хотя бы надеемся когда-нибудь понять), и то, что не следует даже пытаться объяснить рационально. Математика нам в помощь.

Для наших далеких предков дело обстояло несколько иначе. Они отлично знали природу, в которой жили, — современному городскому жителю можно даже не мечтать о таком понимании. Но все же сфера того, что ускользало от рационального объяснения, была у предков много шире. Они умели различать причины и следствия, замечать совпадения и понимать, что совпадения и причинно-следственные связи — не одно и то же. Странные объяснения погодных явлений капризами живущих за облаками сомнительных персонажей — скорее позднее явление, относящееся к художественной литературе. Суровая жизнь заставляла предков на многое смотреть трезвее. И все равно какие-то вещи оставались непонятными. Надо полагать, предкам приходилось относиться к этому с большим смирением.

…с тех пор, как клагги пришли в эту местность. Многочисленные невысокие холмы, разбросанные по обширной равнине, кишели живностью, а людей было немного. Собственно, только агги обитали на дальнем западном крае равнины, а холмистый, изрезанный оврагами север занимали эмби. В то время от эмби как раз отделилась группа мужчин, ушедших со своими женщинами дальше на север, и в стойбище эмби осталось только трое мужчин да трое подростков без царапины на лбу, не считая женщин, конечно.

Бомо, вождь клаггов, решил, что в этих местах клагги сумеют прокормиться и окрепнуть, не страшась сильной конкуренции со стороны других людей. А леопарды (их было целых три пары в этих местах) и львиный прайд, увидев, что на холме в центре долины обосновалось еще одно племя людей, предпочли уйти в менее обжитые места на востоке. И теперь клагги называли это место долиной клаггов.

По дороге сюда с дальнего юга, где племя жило под водительством Клагга, давшего ему свое имя, клаггам пришлось перенести голод, болезни, враждебность встреченных ими племен… Тридцать лет лишений закалили племя, и теперь Бомо, родившийся еще при Первом Клагге, год за годом вел клаггов на север. Несколько лет они жили на одном месте, а потом устремлялись дальше, сами не зная куда и уповая на мудрость (или чутье) вождя.

Надо сказать, что перенаселенная местность по берегам Оккойо, откуда вышли клагги, становилась все более бедной, и все оставшиеся там люди жили буквально впроголодь. Не раз, устраивая стойбище на новом месте, Киду, ставший вождем после Клагга, и сменивший его Бомо благодарили старого Клагга за то, что вывел их в более богатые места. Молодежь слушала рассказы о временах старого Клагга с упоением: во-первых, Бомо был и в самом деле неплохим рассказчиком, а во-вторых, здесь, в «долине клаггов» (потом эти места назовут верховьями Нила), слушать о голодных временах было даже немного романтично.

Но с приходом клаггов что-то сломалось в этой прекрасной долине. Антилопы, бродившие здесь несметными стадами, постепенно стали переселяться в другие места вслед за леопардами и зебрами. Слоны, такие беспечные поначалу, научились чуять людей и опасаться их (ни агги, ни эмби обычно на слонов не охотились). Год за годом, луна за луной охота становилась для клаггов все более ненадежным источником пропитания, и они все более зависели от женщин, собиравших коренья. В этом году Бомо все труднее становилось выводить клаггов на охоту. «Все равно ничего не выйдет», — говорили они.

Бомо убеждал и взывал, обращаясь к мужчинам: «Вы же мужчины-клагги, вы прошли столько шагов от Оккойо, вы победили юмби, и аммов, и бырров, вы должны быть сильными», — говорил вождь. А мужчины отвечали: «Это не мы, это другие клагги сделали все это. Мы не помним ни Оккойо, ни бырров, ни юмби. У нас ничего не выйдет», — и шли за кореньями вместе с женщинами.

В тот день в долину